Ты у меня один... - Страница 13

Шарон почувствовала подступающие жгучие слезы, глупые слезы жалости к себе, накатившие, когда она поняла, какое направление приняли ее мысли. Она специально мучила себя, вспоминая о том единственном, кто смог бы ощутить нежный аромат ее тела, кто был бы так близок с ней… О возлюбленном. Но у нее не было возлюбленного. Никого, кто бы любил ее. Фрэнк любит другую…

Стоя под душем, она беззвучно плакала от горя, слишком глубоко погрузившись в свое отчаяние, чтобы услышать, как открылась дверь номера… Лишь когда Роберт настежь распахнул незапертую дверь ванной, до Шарон дошло, что ее мучитель вернулся.

Какое-то мгновение они молчали, лишь шум воды и ее сдавленное дыхание нарушали тишину. Пена струилась вниз по ее телу, оставляя ее совершенно нагой.

Шарон опомнилась первой. Руки ее взлетели и скрестились на обнаженной груди в непроизвольно грациозной и безнадежной попытке прикрыть свое тело, глаза заблестели, пока она беспомощно ловила рукой полотенце, висевшее на перекладине. Увы, оно было ближе к Роберту, чем к ней. Чтобы укрыться, ей пришлось бы выйти из душа и пройти прямо перед Робертом…

Стиснув зубы и бросив на него полный ненависти взгляд, она приготовилась к неизбежному. В конечном счете, угрюмо решила Шарон, он уже увидел почти все, что стоило посмотреть, и если он думает, что она и дальше будет так стоять, как трусливая коза перед волком, а он наслаждаться ее замешательством…

Но, к изумлению Шарон, при первом ее движении, он вдруг потянулся к полотенцу. Трудно было понять выражение его лица. Глаза Роберта потемнели, а губы словно стали тверже. Она напряженно следила за ним.

Шарон отнюдь не впервые оказывалась объектом ярости и раздражения Роберта, но сейчас, возмущенно думала она, даже представить себе невозможно, в чем таком она провинилась, чтобы оправдать то неистовство, которое сверкало в его глазах.

Он первым добрался до полотенца и почти швырнул ей в лицо.

— Прикройся ты, бога ради, — хриплым голосом буркнул Роберт. — Ты ведь больше не ребенок, хотя ведешь себя все так же.

— Ты должен был постучать, — сердито сказала она, заворачиваясь в полотенце.

— А ты — запереть дверь, — проворчал Роберт. — Или ты все еще играешь и придумываешь себе всякие фантазии, вроде того, что я каким-то образом превращусь в братца Фрэнка?

— На такое у меня воображения не хватает, — с горечью отозвалась Шарон. И, будто кто-то подстегнул ее, добавила: — Ни у кого не хватит…

— Осторожнее, Шарон, — угрожающе предупредил ее Роберт. — А то я могу просто забыть, что ты моя кузина и что…

— Я, может быть, и твоя кузина, — дерзко прервала она, — но это еще не дает тебе права ни влезать сюда, ни относиться ко мне, как если бы… словно я какой-то ребенок, которого…

— А как бы ты хотела, чтобы я к тебе относился? — в свою очередь перебил ее Роберт.

Какая-то непривычная тональность в его голосе заставила Шарон настороженно повернуть к нему голову через плечо. Она была потрясена, заметив, как он впился в нее демонически горящими глазами.

Ей давно было известно, что Роберт — мужчина, источающий чрезвычайно сексуальные импульсы. Другие женщины очень часто говорили ей об этом. Но самой вдруг подвергнуться, совершенно того не ожидая, властному зовущему взгляду породистого самца, столь грубому и откровенному, словно прожигающему плотное махровое полотенце, в которое она завернулась, — это просто убивало ее. Она чувствовала себя даже более обнаженной и беззащитной, чем когда на ней и в самом деле ничего не было.

Шарон следила за тем, как с нарочитой вальяжностью он рассматривает каждую линию ее тела, каждый его изгиб. Каким-то сверхъестественным образом она увидела себя его глазами, увидела то, что видел он, взглядом раздевая ее. Он изучал ее тело как хозяин гарема, торговец рабынями, словно она была его собственностью, игрушкой, с которой можно развлечься и… выбросить.

Когда он неспешно закончил бесстыдный осмотр и поглядел ей в глаза, у нее больше не было никакой защиты от этого… извращенного цинизма.

Шарон не в состоянии была издать ни звука, выдавить и слезинки. Она никак не могла выказать невыразимое унижение, охватившее ее, саднящую боль от того, что он оценил ее как женщину — и отверг. Нет, не женщину, подумала она, стараясь справиться с собой. Не женщину, а кусок плоти, тело… вещь без права на собственные чувства, без права на достоинство…

Когда наконец она смогла отвести взгляд и обрела голос, бессильный гнев захлестнул ее.

— Я часто думала, почему ты никак не остепенишься, Роберт… не женишься… не заведешь семью. Теперь я знаю. Это потому, что ты так смотришь на женщин… потому что ты так обращаешься со своими женщинами…

— Ты ничего не знаешь о моих женщинах, — грубо оборвал он ее и, подойдя поближе, двумя, будто железными, пальцами пренебрежительно взял ее за подбородок. — Посмотри правде в глаза, Шарон. Ты ничего не знаешь о том, что такое быть женщиной. Что это означает… Что при этом испытывают, — закончил он с презрением.

— Это ты так думаешь, — огрызнулась Шарон, вырвавшись наконец из его цепких пальцев. — Но я тебе кое-что скажу, Роберт. Ты последний из мужчин, которому я бы хотела отдаться. Последний, с кем я позволила бы себе…

— Не испытывай мое терпение, — темнея лицом, зарычал Роберт и судорожно повернулся к двери. Задержавшись у порога, он не поворачиваясь, но уже спокойнее сказал:

— Не пытайся бросить мне вызов, Шарон. Ты не сможешь победить, и тебе не понравятся последствия. Кстати, я пришел, чтобы предупредить тебя, что нам, вероятно, предстоит несколько сумасшедших дней. Похоже, отель переоценил свои возможности в том, чтобы справиться с конференцией. Им пришлось бросить на произвол судьбы обслуживание номеров.